как я стал рабом

В КАМЕРЕ ПЫТОК

Надсмотрщица -  девушка лет 25, повыше меня ростом, со светло-русыми волосами, собранными в длинный хвостик на затылке, довольно миловидными чертами лица, в чёрной кожаной курточке-накидке прямого свободного покроя пониже попки, с коротким расклёшенным рукавом, под глянцевой кожей которой двумя широко расставленными бугорками поднимались сочные груди, чёрных кожаных брючках, обтягивающих стройные крепкие ноги, цокающая высокими узкими каблучками ботфортов из довольно толстой чёрной лаковой кожи, доходящих ей до середины  бёдер, появилась перед решёткой моей клетки, когда после четырёх рабочих смен за день я уже собирался устраиваться спать на полу камеры, так же, как и остальные рабы-каторжники. Она с лязгом открыла  решётчатую дверь и довольно мрачным голосом приказала:
- Встать. Выходи. Руки вместе.
Я, выполняя её команду, поднялся с одеяла, лежащего на полу, звеня цепями вышел из камеры и протянул перед собой свои руки в кандалах, сложив их вместе. Я не видел раньше эту надсмотрщицу и не понимал, чего она от меня хочет. Жизнь в тюрьме уже научила меня, что для раба неожиданности редко бывают приятными. Я почувствовал, что, скорее всего, меня ждёт какое-то наказание, хотя никакой вины за собой я не помнил. Но для надсмотрщиц в тюрьме вовсе не обязательно, чтобы раб был в чём-то виноват. Вполне достаточно того, что девчонкам от скуки просто захотелось развлечься. А для раба, с их точки зрения, лишнее наказание только полезно.   
Руками в длинных перчатках из чёрной лаковой кожи она сковала карабином браслеты моих ручных кандалов, отстегнула цепь моего ошейника от прута на стене и повела меня по тюремному коридору. Перед моими глазами была её стройная, сочная, соблазнительная фигура, вся в чёрной блестящей коже. Светло-русый хвостик её волос колыхался в такт шагам стройных ножек в высоких лаковых ботфортах. Это зрелище не могло оставить меня равнодушным, но слишком сказывалась накопившаяся усталость от каторжных работ по 16 часов в день за несколько недель. Больше всего сейчас мне хотелось  лечь, хотя бы на полу своей камеры, натянуть на себя одеяло, капюшон на голову и заснуть, чтобы хоть на несколько часов отключиться от своей невольничьей жизни.
В этой части тюрьмы я ещё не был. Другая надсмотрщица – девушка в коротком чёрном кожаном плаще, чёрных лаковых ботфортах и перчатках, распахнула перед нами толстую, обитую железом дверь. Мы вошли в слабо освещённую комнату. Дверь с глухим стуком захлопнулась за нами. На душе стало ещё тревожнее. Меня, звенящего цепями ножных кандалов по полу, подвели к столбу, стоящему посредине комнаты, с одной стороны которого был закреплён широкий табурет или скамья. Команда таким же небрежным мрачным голосом:
- Садись.
Я сел на табурет.  На противоположной стене загорелся мощный светильник. Надсмотрщица сбросила с моей головы капюшон и заправила его между спиной и столбом. Яркий свет ударил в глаза. Рукой в чёрной лаковой перчатке она взялась за цепь моего ошейника у самого горла, быстрым движением развернула его и закрепила на столбе, довольно бесцеремонно обращаясь при этом с моей головой. Теперь моя шея в стальном браслете была прикована к столбу. Рука в чёрной лаковой перчатке схватила звено, соединяющее браслеты моих ручных кандалов, резким движением подняла мои руки над головой и тоже прикрепила их к столбу. Затем надсмотрщица протянула руку между моих ног и установила между ногами широкий рычаг – часть табурета, которая поворачивалась и с щелчком фиксировалась в вертикальном положении.  Мне пришлось прижаться спиной к столбу, чтобы рычаг не давил на пах и раздвинуть ноги. Надсмотрщица присела, встав на одно колено и скрипнув лаковой кожей своих ботфортов, руками в чёрных кожаных перчатках ещё шире раздвинула мне ноги и прикрепила карабинами браслеты моих ножных кандалов к ножкам табурета, а затем отошла в сторону, пару раз цокнув каблуками по бетонному полу. Яркий свет бил теперь прямо в глаза, заставляя щуриться и пытаться отвернуться. Похоже, я попал в камеру пыток и был приготовлен к экзекуции. Меня от волнения била дрожь. Спустя некоторое время я услышал цоканье каблучков. Женский голос произнёс:
- Выключи прожектор. Нам надо спокойно поговорить.
Яркий свет погас. Когда мои глаза пришли в себя, я увидел, что передо мной стоит ЛЕДИ АЛЛА, а рядом с ней Вика. Я уже почти забыл о том, что я - их собственность. ЛЕДИ АЛЛА  была одета в й1  мссвободный плащ-накидку из чёрной кожи чуть выше колена, с короткими расклёшенными рукавами, алые лаковые ботфорты и перчатки. Длинные светлые локоны её волос были разбросаны по чёрной глянцевой коже. Вика – в короткой чёрной кожаной курточке, облегающих чёрных кожаных брючках, высоких чёрных лаковых ботфортах на шпильках и длинных чёрных лаковых перчатках поверх рукавов. Вика молча смотрела на меня, вроде бы без всяких эмоций, но в пристальном взгляде её глаз читалось скрытое удовольствие, получаемое от этой ситуации и от той процедуры, которую только что проделали со мной. ЛЕДИ АЛЛА рукой в длинной алой лаковой перчатке сняла с меня арестантскую шапочку, посмотрела несколько секунд на мою бритую наголо голову, затем надела шапочку обратно, разгладив её ладонью в алой лаковой коже. У Вики в глазах при этом сверкнули озорные искорки и она слегка улыбнулась. Я беспомощно сидел перед ними, весь прикованный к столбу и табурету, с задранными над головой руками в стальных браслетах, с широко раздвинутыми ногами.
 - Ну что,… Андрон144… Как ты себя здесь чувствуешь?- спросила ЛЕДИ АЛЛА.
Подумав пару секунд я ответил:
- Нормально, ЛЕДИ АЛЛА.
- Серьёзно? Круглые сутки в тюрьме и 16 часов каждый день на каторжных работах тебя совсем не напрягают? – удивилась она. – Такие рабы нам нужны.
- Оказывается ему нравится быть каторжником. Может его здесь и оставить? – сказала она, обернувшись к Вике.
Та улыбнулась и жизнерадостным голоском произнесла:
- Да пусть остаётся, если хочет. И нам спокойнее, - и весело рассмеялась.
ЛЕДИ АЛЛА ответила:
- Нам, в принципе, действительно, так даже лучше. Но долго ли он тут выдержит? А потом попробуй продать его. А в петле на виселице зачем он нам будет нужен? Здесь он прошёл хорошую школу. Теперь он настоящий, воспитанный каторжный раб, которого не стыдно и выставить на продажу. Ведь так, Андрон144?
- Да, ЛЕДИ АЛЛА, - сказал я, поняв, что от меня ждут ответа.
ЛЕДИ АЛЛА и Вика рассмеялись. ЛЕДИ АЛЛА рукой в длинной алой лаковой перчатке похлопала меня по щеке.
- Какой он у нас понятливый!
Затем снова повернулась к Вике:
- Никогда не видела, что делают с рабами в камере пыток?
- Нет, – ответила Вика и улыбнулась.
- Ну ничего, ещё успеешь,- сказала ЛЕДИ АЛЛА.
- Видишь, ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ БОРИСОВНА совсем не против посмотреть на тебя на электрическом стуле. Кстати, это можно устроить прямо здесь и сейчас. Правда, Яна?
- Без проблем, – ответила надсмотрщица у меня из-за спины.
- Тогда начинай, - скомандовала ЛЕДИ АЛЛА.
Надсмотрщица, пару раз цокнув каблучками ботфортов, подошла ко мне спереди и руками в перчатках из чёрной лаковой кожи стала расстёгивать на мне куртку, затем задрала рубаху, расстегнула штаны и кальсоны. Меня охватило волнение. Я чувствовал запах парфюма наклонившейся ко мне молодой женщины, смешанный с запахом её кожаной одежды, слышал скрип кожи её лаковых перчаток, видел прямо перед собой её лицо и светло-русый хвостик её волос. К сожалению, я для неё был всего лишь объектом для манипуляций, проще говоря, живым куском мяса, попавшим в её опытные руки для жестокой забавы. Руки в чёрных лаковых перчатках забрались ко мне в штаны и вытащили наружу мой член. Что она собралась с ним делать? Надсмотрщица, цокая ботфортами, сделала несколько шагов в сторону и подкатила ко мне небольшую тележку, на которой стоял какой-то прибор с проводами. Она уже взялась за провода, но тут ЛЕДИ АЛЛА сказала:
- Подожди, Яна.
Потом она повернулась ко мне: 
- Видишь, все будут только рады увидеть небольшое шоу. Но это всё можно и как-нибудь в другой раз. Сейчас нам нужно не развлекаться, а сделать дело. Нам от тебя нужно совсем немного. Ты сейчас подпишешь бумаги о вступлении в брак с Викой, а затем о разводе, нужной нам датой и кое-что ещё, а потом пойдёшь спать в свою клетку. Вот и всё. Здесь, в камере пыток, ты, конечно, в любом случае подпишешь всё, что надо, но я так не хочу, если только ты не будешь настаивать. Я ведь совсем не злая и не люблю мучить своих рабов без крайней необходимости. Если ты без капризов всё подпишешь, то мы тебе устроим честную сделку. Я подберу тебе хорошую хозяйку и мы продадим тебя ей. Будешь жить невольником где-нибудь в частном доме. В тюрьме, конечно, в кандалах. Ты же раб. По-другому в любом случае уже никогда не будет. Но это всё-таки не казённая тюрьма. Будешь выполнять посильную работу. Бывать на свежем воздухе, видеть солнце, голубое небо, зелёную травку. Без лишних наказаний. Может быть даже, к тебе будут подпускать рабыню. Это уже зависит от хозяев, но обычно частным рабам, хорошим конечно, такое позволяют. Нормальные хозяева могут даже, со временем, снять со своего раба кандалы, если видят, что он смирный и в них уже нет необходимости. Будешь тогда простым работником на всём готовом и о себе заботится не надо. В общем, для тебя – это лучший вариант из всех возможных. Иначе будешь вкалывать здесь, в тюрьме, на каторге, пока не загнёшься, а потом тебя повесят за шею. Но перед этим в камере пыток, сейчас, ты всё равно подпишешь всё, что нам надо. Я хочу тебя пожалеть и поэтому трачу своё время и силы на этот разговор. Я вообще стараюсь заботиться о своих рабах, если они нормально себя ведут. К себе я тебя не возьму. Мне сейчас рабы не нужны. Но в хорошие руки могу пристроить. Если будешь у новых хозяев плохо себя  вести, это будет удар и по моей деловой репутации и я на тебя обижусь, так что лучше так не делай. Пока ты останешься здесь, но я попрошу, чтобы тебя перевели на работу через день, давали отдохнуть, водили на прогулку. Можно сказать – джентльменское соглашение. Тебе это сейчас нужно больше, чем нам.
ЛЕДИ АЛЛА немного помолчала, потом спросила:
- Ну что, каторжник , готов?
- Да, ЛЕДИ АЛЛА,- почти не раздумывая, ответил я.
Зачем им был нужен мой брак с Викой я не представлял, но жизнь на каторге не располагала к долгим раздумьям, если предоставлялась возможность отсюда вырваться.
- Ну вот и хорошо, а то я уж удивилась – неужели есть люди, которым нравится быть на каторге? – сказала она и посмотрела на Вику.
Та коротко рассмеялась.
- Давайте бумаги, - сказала ЛЕДИ АЛЛА девушке, сидевшей за столом в углу.
Она всё время была здесь, но я заметил её только сейчас. Девушка встала и подкатила ко мне небольшой столик на колёсиках, на котором лежали какие-то бумаги, и поставила его так, что он оказался прямо передо мной, над моими коленями. На девушке была надета белая атласная блузка с короткими рукавами, объёмными плечиками, пышной «сборкой» на груди и небольшим чёрным галстучком в виде ленточки, как бы завязанной бантиком , прямая чёрная кожаная юбка чуть повыше колен, обтягивающая её небольшую, но аппетитную попку и ноги в прозрачных чёрных колготках, чёрные лаковые туфельки на невысоких каблучках, которыми она цокала по бетонному полу. На руках длинные чёрные атласные перчатки до середины плеч. Светло-русые волосы свободными локонами спадали на плечи. Кукольное личико с мягкими «ангельскими» чертами, но с какой-то скрытой  игривостью. Ростом 160-165 см, стройная, бугорки крепких грудок упруго поднимались под белым атласом блузки. Она была похожа на пятиклашку-отличницу примерного поведения, ей только не хватало большого белого банта в волосах и дневника с «пятёрками».
- Тебя обслуживают прямо как Президента, - пошутила ЛЕДИ АЛЛА.
Вика опять коротко, довольно рассмеялась.
Надсмотрщица  отстегнула браслеты моих ручных кандалов от столба и положила мои скованные вместе руки с цепью на столик.
- Дальше всё просто. Подписываешь там, где галочка. Тебе покажут. Остальное можешь не читать. Юриспруденция – это долго и сложно, знающие люди всё здесь написали как надо. Делай то, что я тебе говорю и всё будет хорошо. Я забочусь только о хороших рабах, а хороший раб не должен портить мне настроение. – произнесла ЛЕДИ АЛЛА.
Девушка-секретарь своей маленькой ручкой, с пальчиками, обтянутыми чёрным блестящим атласом, вложила мне в пальцы авторучку. Она всё делала, не поднимая на меня глаз, со скромно-бесстрастным выражением на милом личике. ЛЕДИ АЛЛА сказала:
- Дай ему чистую бумагу, пусть потренируется писать. А то после трёх месяцев в кандалах, на каторжных работах, уже, наверное, разучился.
Значит я пробыл в неволе всего три месяца? Мне казалось, что уже несколько лет. Вика, живя у себя дома, наверное, эти три месяца даже не заметила. Она даже не представляет, каково это - находиться в тюрьме, носить на себе круглые сутки стальные браслеты с цепями, маяться за решёткой в тесной камере-клетке, спать, не раздеваясь, на жёстком полу, работать с утра до ночи на каторге, по несколько часов подряд, не разгибаясь, находиться в полной власти надсмотрщиц, готовых в любой момент наказать на своё усмотрение, одним словом – быть РАБОМ. В тюрьме она меня «навещала», но она была по другую сторону решётки и испытывала совсем другие ощущения. Она даже успела лично пройтись плёткой по моей спине.
Девушка-секретарь положила передо мной чистый лист бумаги и я несколько раз расписался на нём. Пальцы, действительно, уже отвыкли держать ручку. Кандальные браслеты, скованные вместе, мешали писать, но я постепенно приспособился.
- Может ему браслеты расстегнуть?- спросила секретарь своим нежным, «серебристым» голоском.
- Ничего, нормально. - ответила ЛЕДИ АЛЛА, наблюдая, как я пишу, – не будем терять время. Начинайте.
Девушка-секретарь рукой в длинной блестящей атласной перчатке положила передо мной заполненную бумагу и пальчиком показала на стоящие галочки. Я расписался в трёх местах. Она убрала эту бумагу и по очереди положила передо мной ещё несколько. Я расписался на всех, там, где указывал её пальчик, затянутый в блестящий чёрный атлас. Когда я машинально попытался наклонить голову поближе к столу, ошейник, слегка загремев коротким звеном, которым он был пристёгнут к столбу, надавил мне на шею и не позволил это сделать. ЛЕДИ АЛЛА, заметив это, сказала:
- Не напрягайся. Я же сказала – всё составлено грамотно, можешь не беспокоиться.
Опять довольный смешок со стороны Вики. Девушка-секретарь тоже слегка улыбнулась.
Когда все бумаги были подписаны, секретарь своими тонкими пальчиками в чёрном блестящем атласе забрала у меня авторучку и, цокая каблучками, откатила стол. Надсмотрщица сразу подняла мои руки в кандальных браслетах и пристегнула их обратно к столбу. ЛЕДИ АЛЛА произнесла :
- Ну вот, ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ БОРИСОВНА и ты, Андрон144, поздравляю вас со счастливым бракосочетанием, а также с благополучным разводом!
Они обе весело рассмеялись. К ним присоединились даже девушка-секретарь и надсмотрщица, всё это время стоявшая у меня за спиной.
- Ну всё, мы пойдём, а о тебе тут позаботятся,- сказала ЛЕДИ АЛЛА, глядя на меня.
А потом добавила, обращаясь к Вике:
- Попрощайся со своим муженьком, как знать, может вы больше уже и не увидитесь.
- Пока-пока,…Андрон144, - бодрым голосом сказала Вика, глядя на меня весёлыми глазами и помахала одними пальчиками, подняв руку в длинной перчатке из чёрной кожи.
- Пусть он завтра отдохнёт. Всё-таки у него двойной праздник – и женился, и развёлся.- сказала ЛЕДИ АЛЛА, обращаясь к надсмотрщице.
Все опять весело засмеялись. Затем ЛЕДИ АЛЛА и Вика, цокая каблучками лаковых ботфортов, вышли из комнаты. Дверь глухо захлопнулась за ними. Через несколько минут они, наверное, будут уже за пределами этой тюрьмы, на свежем воздухе, будут живо обсуждать свои дела. нисколько не смущаясь тем, что  я опять остался здесь, во власти людей, для которых я был всего лишь рабом, то есть - живой вещью. Надсмотрщица в чёрной кожаной курточке-накидке, облегающей её высокие груди, и чёрных кожаных бриджах, чёрных лаковых ботфортах и перчатках встала передо мной, теперь я прочитал бейджик на её куртке – «ГОСПОЖА ЯНА ПЕТРОВНА»
- Ну что, «жених»,- с иронией сказала она, глядя на меня, - жаль, сегодня даже позабавиться не удалось, только зря тебя упаковывала.
Девушка-секретарь, сидевшая в углу, за столом с зажжёной настольной лампой и занятая разбором подписанных мною бумаг, звонко и «серебристо» рассмеялась и теперь тоже посмотрела на меня, подняв своё прелестное личико:
- Да, я тоже надеялась посмотреть, как он задёргается от электричества, это моё любимое, - сказала она игриво нежным голоском.
ГОСПОЖА ЯНА ПЕТРОВНА оглянулась на неё и сказала:
- А почему бы и нет. Дело недолго.Только лишнего никому не болтай. Позови Ингу, пусть тоже посмотрит, а я пока его приготовлю.
Девушка-секретарь, как школьница-первоклашка, радостно захлопала в ладоши, затянутые в чёрный блестящий атлас, быстро вскочила из-за стола и, цокая каблучками своих туфелек, побежала к двери. Она нажала кнопку звонка. Через несколько секунд дверь приоткрылась. Секретарша приглушённым заговорщицким голосом сказала:
 - Инга, иди сюда, сейчас раба на электрическом стуле пытать будем.
Дверь захлопнулась, зацокали две пары каблучков. Молодой женский, скорее девичий, голос произнёс:
- Чего это вы придумали. А если ЛЕДИ ИРИНА узнает, нам всем влетит.
- Да ладно, не трусь. Как узнает. Если раб хозяйке нажалуется, ему же потом хуже будет, а тебе что, ну сходишь лишних пару раз в наряд и всё. – ответила секретарь.
Последние слова были адресованы, скорее всего, мне. За это время надсмотрщица ГОСПОЖА ЯНА ПЕТРОВНА успела надеть мне на голову уже знакомый намордник с шорами и затянуть ремни, туго стянувшие мне рот. Из под шор я мог видеть только, как она руками в чёрных лаковых перчатках надевает на мой член манжет с проводами. Член непроизвольно напрягся, хотя меня от волнения била дрожь и было жутковато ощущать себя в полной власти этих трёх весёлых девиц, которые решили на своё усмотрение позабавиться со мной, вернее с моим телом, как с живой игрушкой. Затем руки в чёрной лаковой коже задрали рубаху и присоединили зажимы с проводами к моим соскам. От боли я напрягся и застонал сквозь кляп. Я услышал, как девушка-секретарь опять захлопала в ладоши и восторженно произнесла:

 - Вот-вот, обожаю!
Ей ответил низкий женский голос кого-то из надсмотрщиц:
- Ксюха, ты прямо как ребёнок, как будто никогда не видела.
- А сейчас так редко бывает, всё больше – попугают и отпустят. А мне без этого скучно. – ответила секретарь  голосом капризной, избалованной девчонки, которой не хотят купить понравившуюся игрушку. -  Сиди тут целыми днями только бумажки перекладывай. Как будто и не в тюрьме работаю.
- Ну так выходи на дежурство, если бумаги перекладывать скучно, - предложила надсмотрщица.
- На дежурстве не выспишься, всё время рабами заниматься надо, от них воняет, и сама весь день за решётками, я так не люблю.
- Ишь, какая неженка. Нам значит можно, а ей не нравится. – проворчала одна из надсмотрщиц.
- Ну всё, готово. – сказала, по-видимому, ГОСПОЖА ЯНА ПЕТРОВНА, цокая ботфортами. – Для начала  чуть-чуть.
Спустя пару секунд я почувствовал, как в мой член и соски словно впилось множество иголок. Я вздрогнул и стал стонать и корчится, дёргаясь в ошейнике и кандалах, прикованных к столбу и табурету. Секретарь опять захлопала в ладоши, как ребёнок, и попросила радостным девичьим голоском:
- Ой, класс! Давай, ещё, ещё!
Иголки продолжали впиваться в член и соски. Я стонал и корчился всё сильнее и сильнее, думая – когда же это кончится. Из под кожаной пластинки-шор, закрывающей мои глаза, я не видел лиц моих мучительниц, но мог представить себе, с каким удовольствием и наслаждением молодые, красивые девчонки смотрят на меня. Они видят перед собой обезличенное, бесправное существо в кандалах и наморднике,  находящееся в их полной власти и способное только беспомощно мычать и корчиться. От дёргающей боли я непроизвольно пытался оторвать тело от скамьи, помогая себе руками в кандалах, прикованными над головой к столбу. Но ошейник, тоже прикованный к столбу, не давал это сделать, рычаг между ногами не позволял соскользнуть со скамьи, а ножные браслеты кандалов крепко держали широко раздвинутые ноги у краёв скамьи. Наконец-то, пытка прекратилась.
- Пусть отдохнёт, а то так долго не выдержит, - сказала надсмотрщица.
- Дай, дай я теперь сама нажму! – нетерпеливо попросилась секретарша.
- Нет, Инга, ты только посмотри, как наш ангелочек вошёл во вкус! – ответила ГОСПОЖА ЯНА ПЕТРОВНА.
- Да уж, сидит тут – такая тихоня, неженкой прикидывается, а сама та ещё садистка. Ей экзекутором надо быть, а она тут в конторе устроилась. – согласилась Инга.
- Экзекутором быть – это ведь тоже надо напрягаться. В другой раз после порки рука гудит от плётки. А она ведь хитрая, сачок, ей что полегче подавай. Ладно, давай сама.
- А можно посильнее сделать. Я хочу, чтобы он как следует задёргался! – азартно попросила «ангелочек» в белой атласной блузке.
- Ну, тебе ещё и посильнее! Ладно, давай поосторожнее. – разрешила ГОСПОЖА ЯНА ПЕТРОВНА.
Спустя несколько секунд множество иголок опять словно впились в мои соски и член. Боль была невыносимой. Я застонал, почти взвыл сквозь намордник, задёргался головой в стальном браслете ошейника, руками и ногами в кандалах, прикованных к столбу. Я попытался привстать на табурете, но не смог этого сделать. Стальные браслеты крепко держали меня. Я буквально бился в конвульсиях, непрерывно издавая дикие стоны крепко стянутыми ремнями челюстями. Боль не прекращалась. Моё тело судорожно корчилось, прикованное  к столбу и табурету, я мог только мычать сквозь намордник , обезумев от боли. Перед глазами поплыли цветные круги. Вдруг всё кончилось. Понемногу приходя в себя и пытаясь отдышаться, я сквозь дурноту услышал голос ГОСПОЖИ ЯНЫ ПЕТРОВНЫ:
- Ну, хватит, хватит! А то ты его вообще угробишь, экзекутор доморощенный!
- Ну и что, рабов в тюрьме много. Зато какой кайф! – ответила ангельским девичьм голоском секретарша, словно счастливый ребёнок, всю жизнь мечтавший и, наконец, попавший в Диснейлэнд.
- Ну, правильно! А разбираться потом мне! – возразила ГОСПОЖА ЯНА ПЕТРОВНА.
- Ну, дай, я ещё разок попробую, - опять попросила секретарь, как будто выклянчивая конфетку.
- Нет, ну она просто маньяк какой-то, ей только дай волю!
- Я чуть-чуть, - пообещала секретарь.
- Ладно, давай последний раз и пошли спать, - всё-таки разрешила ГОСПОЖА ЯНА ПЕТРОВНА.
Спустя несколько секунд электрические иглы опять впиваются мне в тело. Я снова корчусь в стальных браслетах, прикованных к столбу и беспомощно мычу сквозь ремни намордника.
Вдруг всё прекращается. Я слышу незнакомый строгий  женский голос:
- Так, а что здесь за самодеятельность? Инга, почему ты не на посту? Ксения, ты у нас секретарь или экзекутор? Яна, почему ты распоряжаешься оборудованием без ордера?
Следует короткая пауза.
- Ладно, на дисциплинарной комиссии разберёмся, а сейчас все по местам, раба в камеру.
Дверь глухо хлопает. Пытавшие меня девчонки начинают «разбираться» между собой:
- Ну вот Ксюха. Всё из-за тебя. Всё ей мало, мало, давай ещё!
- А чего из-за меня. Ты сама всё начала!
Голос другой надсмотрщицы – Инги – добавил:
- Ладно, потом разберётесь. На дисциплинарной комиссии всем объяснят, кто в чём виноват.
Дверь опять глухо хлопнула.
 Надсмотрщица ослабила ремни намордника и сняла его, затем руками в чёрных лаковых перчатках  принялась освобождать меня от столба и табурета. Сначала отстегнула ноги. Потом убрала в табурет рычаг. Отстегнула от столба браслеты ручных кандалов. Пригнула мою стриженую наголо голову, положив на неё руку в лаковой кожаной перчатке и отстегнула ошейник от столба. Затем  повернула его вокруг моей шеи и, потянув за цепь, заставила меня встать с табурета.
Секретарша, по-прежнему, сидя в углу за столом и опустив лицо, как ни в чём не бывало, занималась своими бумагами, словно примерная ученица за партой в школьном классе, а не в камере пыток, где она только что собственноручно занималась истязаниями живого человека. Надсмотрщица повернулась, натянула цепь моего ошейника и, цокая шпильками своих высоких чёрных лаковых ботфортов, молча повела меня обратно в камеру. Я часто перебирал ногами в кандальных браслетах на щиколотках, волоча по полу цепи и звеня ими. Так мы дошли до моей камеры. В соседних клетках на полу под серыми суконными одеялами лежали закованные в кандалы рабы-каторжники. Надсмотрщица, одетая с ног до головы в чёрную кожу, руками в чёрных лаковых перчатках  защёлкнула кольцо на конце цепи от моего ошейника на настенном пруте и распахнула передо мной дверь. Я немного замешкался и надсмотрщица хмуро и нетерпеливо сказала:
- Ну, о чём думаешь? Заходи.
Я, звеня кандалами и волоча цепь ошейника по пруту, захожу в клетку. У меня за спиной с лязгом захлопнулась дверь. Я поворачиваюсь. ГОСПОЖА ЯНА ПЕТРОВНА по-прежнему стоит с другой стороны решётки.
- Руки – командует она.
Я подаю скованные вместе руки. Пальцы в чёрной лаковой коже расцепляют мои браслеты. Мой взгляд сквозь решётку упирается в упругие бугорки грудей, обтянутых чёрной блестящей кожей. Несмотря на то, что после пыток мой член здорово болит, это не может не вызвать у меня возбуждение. Мой член напрягается. Меня радует, что электричество не лишило его этой способности. Недавно пережитое унижение придаёт возбуждению своеобразный оттенок.
- Повернись. Руки за спину. – командует ГОСПОЖА ЯНА ПЕТРОВНА.
У неё сильный низкий голос с небрежно-спокойной интонацией. Наверное, так же небрежно-спокойно она пытала  меня, прикованного за шею, руки и ноги у столба в камере пыток несколько минут назад, получая удовольствие сама и доставляя его зрителям. Вика и секретарша принадлежали к породе девиц, которым нравится наблюдать подобные зрелища и даже немного «пошалить» , оставаясь при этом «нипричём».
Я провожу цепь ручных  кандалов под ногами и завожу руки за спину. Руки в лаковых перчатках сцепляют вместе браслеты кандалов. Затем та же рука набрасывает мне на голову капюшон.
- На сегодня всё, «жених». Приятных снов в брачную ночь. – произносит ГОСПОЖА ЯНА ПЕТРОВНА.
- Праздничного обеда не будет, но можешь отсыпаться утром до второго завтрака. Потом тебе опять на каторжные работы, так что набирайся сил - добавила она.
Затем я слышу удаляющееся цоканье её ботфортов.
Я остаюсь один в своей тесной клетке. Другие рабы-каторжники уже спят. Я тоже устраиваюсь под одеялом. Сон не идёт. Болят соски и член. Как всегда мешают скованные кандалами за спиной руки. Я долго ворочаюсь, звеня цепями, на своём коврике, прежде , чем мне удаётся провалиться в дремоту и заснуть.

Видимо, во мне раскрепощается рабская сущность, освобождённая от необходимости соблюдать собственное  достоинство и и социальный статус.Их  место занимают растворение в чувстве принадлежности и подчинения и обаяние образом «женщины-хозяйки». 

АУКЦИОН

Однажды утром, после подъёма и завтрака, надсмотрщица не стала как обычно выводить меня из клетки и присоединять к связке рабов, отправляемых на каторжные работы. Я сквозь решётку наблюдал, как звеня кандалами, они покинули коридор. Наступила тишина. Во всём блоке остался только я и дежурные рабы, запертые в клетке в начале коридора. Я, звеня цепями, бродил взад-вперёд по камере, не понимая, в чём дело, только смутно догадываясь, что это как-то связано с последней встречей с ЛЕДИ АЛЛОЙ и Викой в камере пыток. На душе было тревожно от неопределённости. Время медленно тянулось. Из комнаты надсмотрщиц вышла дежурная надзирательница, подошла к двери блока, с лязгом открыла её и впустила женщину, одетую в чёрную кожу. Цокая ботфортами, они обе направились к моей клетке. В женщине я узнал ГОСПОЖУ АННУ ИВАНОВНУ, которая принимала меня в тюрьме в первый вечер. На ней  был всё тот же чёрный кожаный свингер, чёрные лаковые ботфорты и перчатки. Хвостик светло-русых волос всё так же весело мотался у неё за спиной. Я почему-то обрадовался ей, как старому другу, веря, что ничего плохого она мне не сделает. Надсмотрщица открыла дверь моей клетки и приказала:
- Выходи.
Я, с руками, скованными за спиной, звеня ножными кандалами и волоча цепь ошейника, вышел из камеры. Надсмотрщица  руками в кожаных перчатках отцепила мой ошейник от настенного прута. ГОСПОЖА АННА ИВАНОВНА, стоя передо мной и спокойно глядя мне в лицо, руками в чёрных лаковых перчатках  отбросила с моей головы капюшон куртки и стала надевать мне поверх арестантской шапочки сбруйку-намордник  с шорами, такую же, в какой меня привезли в тюрьму. Кожаная пластинка-шоры сразу закрыла мне глаза. Пальчики ГОСПОЖИ АННЫ ИВАНОВНЫ туго затянули ремни на моей голове, крепко сжав челюсти и губы. Я сразу возбудился, мой член напрягся. Цепь дёрнула ошейник и я, звеня кандалами, стал передвигать ноги. Рядом цокали две пары ботфортов. Лязгнула, открываясь и закрываясь дверь блока. Меня куда-то молча вели, ничего не объясняя. Опять лязгали двери. Мы вышли из здания на открытый воздух. Прошли ещё. Натянув цепь ошейника, меня остановили. Я понял, что стою перед машиной – арестантской перевозкой. Лязгнула дверь. Команда:
- Поднимай ноги.
 Меня заталкивают в тесный отсек, в котором уже кто-то есть .Защёлкивается кольцо цепи моего ошейника.  Захлопываются обе двери. Заводится мотор, машина трогается с места.
Мы едем довольно долго. Наконец машина останавливается. Хлопают двери, открывается наш аретантский отсек. Натянув цепь ошейника, меня заставляют выйти. Я чувствую, как мне на шею набрасывают и затягивают цепную петлю, собирая связку рабов. Звучит команда женским голосом:
- Пошли.
Цепи на шее дёргаются, заставляя двигаться. Я иду в составе связки. Лязгают двери. Мы входим в помещение. Идём дальше. Опять лязг открывающихся и закрывающихся дверей. Останавливаемся. С моей шеи снимают цепную петлю. Слышу цоканье каблуков и звон цепей. Меня тянут цепью за ошейник. Я подчиняюсь и, звеня кандалами, делаю несколько шагов. Слышу, как защелкивается кольцо на конце моей цепи. Пальцы, затянутые в кожу, ослабляют ремни намордника и снимают его с головы. Я вижу перед собой надсмотрщицу – девушку лет 25, немного пониже меня ростом, стройную, но крепкую, с хорошей фигурой, затянутой в чёрную кожу. На ней чёрная кожаная куртка с откинутым капюшоном. Куртка приталенная, слегка прикрывающая попку. На ней бейджик ГОСПОЖА АЛЕКСАНДРА ИВАНОВНА. Талия подчёркнута широким лаковым ремнём с обязательными плёткой и электрошокером. На ногах высокие чёрные лаковые ботфорты на высоких каблучках, чёрные кожаные брючки. Я стою перед открытой дверью камеры, уже пристёгнутый цепью за ошейник к настенному пруту.  ГОСПОЖА АЛЕКСАНДРА ИВАНОВНА командует:
- Заходи.
Я, волоча цепи, захожу в камеру. За моей спиной с лязгом захлопывается дверь. Вот я и на новом месте. Такая же тюрьма. Точно такая же тесная камера. Непонятен смысл переезда. Объяснять мне никто ничего не собирается. 

Меня, полностью обнажённого, в ножных кандалах и с руками, скованными за спиной, пристегнули за ошейник к цепи свисающей с потолка. Цепь позволяла только стоять и делать два-три шага вперёд-назад по застеклённому коридору одной стороной выходящего на улицу, а другой внутрь помещения. По ногам из калорифера дул тёплый воздух.
Кроме меня в коридоре стояло, наверное, ещё не меньше 30-40 рабов. С обеих сторон, мимо «витрины», не спеша прогуливались женщины – начиная от совсем молоденьких девчонок и кончая дамами лет около 50. На улице они были одеты в куртки и пальто, в помещении прохаживались налегке. Некоторые осматривали выставленных на продажу рабов спокойно-деловито, другие, в основном молодые девушки, с весёлыми лицами, посмеиваясь и
переговариваясь друг с другом, вероятно обсуждая достоинства и недостатки рабов, не торопясь прогуливались по другую сторону стекла. Возможно, они даже не собирались никого покупать. Для них это было просто приятным времяпровождением, развлечением выходного дня. Я тоже рассматривал женщин и девушек за стеклом. Разница была только в том, что они были свободны, а я закован в кандалы и лишён одежды и они могли меня купить, а я их – нет. На другой стороне помещения была сделана такая же стеклянная галерея, в которой были выставлены девушки-рабыни. Они так же были обнажены, закованы в кандалы и прикованы цепью за ошейник к потолку.
Потенциальные покупательницы выбирали интересующий их товар, а затем подходили к центральной стойке, видимо, за более подробной информацией. После этого надсмотрщицы открывали витрину, забирали нужного раба и отводили его на смотровую площадку, где покупатели ещё ближе осматривали его. Пару раз напротив меня останавливались группки молодых девчонок и что-то обсуждали, глядя на меня. Через стекло я не слышал их слов. Впрочем, я, видимо, ничем особо не привлёк их внимания, так как они быстро переходили к осмотру следующих рабов. Судя по их оживлённым жизнерадостным лицам им нравилось рассматривать молодых обнажённых мужчин, закованных в кандалы.
 
Один раз остановилась молодая женщина лет 30-35. Некоторое время задумчиво посмотрела на меня и пошла дальше. Другой раз остановились две дамы, наверное постарше лет 40, тоже посмотрели на меня, что-то обсудили и пошли дальше. Честно говоря, многие другие рабы вызывали больше интереса. Среди них попадались и достаточно молодые, крепкие ребята. Таких купили достаточно быстро.

                                                                   

                                                                ПОСЛЕ АУКЦИОНА

ЛЕДИ АЛЛА подошла к решётке моей камеры и некоторое время постояла, молча глядя на меня. Я стоял, со скованными за спиной руками, прикованный цепью за ошейник к стене, опустив взгляд на её алые ботфорты.
- Ну что, Андрон144... Не пользуешься ты спросом на свободном рынке. А отдавать тебя за гроши – не по-хозяйски. Придётся, видно, тебе и дальше звенеть казёнными кандалами на каторжных работах. Я, что смогла, для тебя сделала. Такая твоя судьба значит. – задумчиво произнесла она. – Ладно, подвернётся случай, попробую ещё что-нибудь придумать. А пока – удачи тебе, каторжник. Береги себя, ты нам ещё пригодишься. Привет тебе от Вики.
Она повернулась и, цокая ботфортами, ушла. Я остался стоять за решёткой, посреди тесной камеры. На душе было тоскливо. В коридоре девушки-надсмотрщицы время от времени проводят рабов  – видимо, купленный товар отправляют новым хозяевам. К решётке моей камеры подходит девушка лет 20-25, чуть пониже меня ростом, в кожаной приталенной куртке-парке шоколадного цвета, прикрывающей попку и обтягивающей её груди, чёрной кожаной расклёшенной юбке ниже колен, чёрных лаковых сапожках. Капюшон со шнурком плотно облегает её щёки, оставляя открытым лоб и приятное личико. Из-под него на грудь двумя потоками струятся тёмно-русые локоны. Широкий чёрный лаковый пояс с плёткой и электрошокером подчёркивает её талию. Руками в чёрных лаковых перчатках она открывает решётчатую дверь камеры и приказывает, скорее даже просит:
- Выходи.
У неё приятный, спокойный голос. Вообще, несмотря на плётку и электрошокер, она смотрится как-то мило, по-домашнему, без всякой агрессии. Глядя на неё, начинает казаться, что все эти решётки, цепи, кандалы – всего лишь ролевая игра, которая сейчас окончится, все поделятся впечатлениями, посмеются и разойдутся по домам до следующего раза. Я выхожу из камеры. Она отцепляет цепь ошейника от прута и ведёт меня по коридору. Я иду со скованными за спиной руками, звеня цепями ножных кандалов.
Передо мной аккуратная женская фигурка в коже. Ноги в лаковых сапожках, цокая каблучками, мелькают, заставляя полоскаться юбку. Тёмно-шоколадная блестящая кожа плотно облегает  сочную попку и головку в капюшоне. Рука в чёрной лаковой перчатке держит конец цепи от моего ошейника. Это зрелище действует умиротворяюще и заставляет меня немного расслабиться, а мой член слегка напрячься. Как мало нужно рабу для радости в жизни, большего ведь всё равно не дано. Мы проходим через несколько дверей и выходим во двор. Я зажмуриваюсь от света, а потом поднимаю лицо и наслаждаюсь прохладным  свежим воздухом и голубым, в облаках, небом над частой сеткой, перекрывающей весь двор. Мы подходим к небольшому автофургону. В салоне с открытой дверью сидит девушка в чёрной коже. Моя конвоир подходит вместе со мной к ней и говорит:
- Привет! Принимай остатки с торгов для Чермянской тюрьмы.
Девушка выходит из машины. Она невысокая, стройная, но крепкая. На ней короткая приталенная чёрная кожаная куртка с накинутым на голову капюшоном, слегка  скрывающим её лицо, чёрные то ли легинсы «под кожу», то ли кожаные брючки в обтяжку и чёрные ботфорты немного повыше колена из мягкой кожи, на низком каблучке, чёрные кожаные перчатки. Из-под капюшона выбиваются недлинные тёмно-русые локоны. Она открывает заднюю дверь фургона и вторую дверь-решётку. Я, звеня цепями ножных кандалов, с руками за спиной, осторожно поднимаюсь по откидной лесенке и втискиваюсь в тесный отсек-клетку, сажусь на скамью. Моя конвоир руками в чёрных лаковых перчатках защелкивает кольцо на конце цепи от моего ошейника на решётке. Девушка в чёрной кожаной куртке с капюшоном захлопывает и запирает решётчатую дверь.
- А чего у него капюшон не застёгнут? Так ведь не положено. – спрашивает она.
- Да ладно, парень спокойный. Оставь пока ему дверь открытой, там ещё будут. Пусть пока свежим воздухом подышит, а то он ведь в тюрьме, наверное, и солнца не видит, вон бледный какой. С него и кандалов хватит. Да и те лишние. Вон он какой щуплый. – возразила конвоир в «шоколадной» парке с капюшоном. -
- Охотницы тащат всё подряд. Вся тюрьма такими забита. – говорит девушка-хозяйка тюремного фургона.
- Покупатель сильно разборчивый пошёл. Если раб способен работать на каторге, то что ещё нужно в хозяйстве? Молодой, член как никак, да стоит. Прыщи на спине... Инфекций нет, а детей от него не рожать. Зато можно сторговать подешевле. Если бы у меня своя усадьба была, я б взяла. В хозяйстве сгодится, а у меня дела не так плохи, чтобы мне кроме домашнего раба потрахаться не с кем было. Хозяйка не захотела цену снижать. Она лучше в аренду в тюрьму на каторгу сдаст, а там уж сколько протянет. Вот и будет мальчишка на каторжных работах кандалами греметь, пока на виселицу не отправят. – отвечает девушка-конвоир.
  Её голос звучал как-то даже сочувственно, чисто по-женски, сердобольно что ли. Это было, пожалуй, впервые в моей невольничьей жизни. В моём положении малейшее сочувствие и участие чувствовалось особенно остро.  Я вспомнил ГОСПОЖУ МАРИЮ ПЕТРОВНУ из  карантина. Но эта конвоир всё-таки производила иное впечатление. Она делала своё дело, но в ней не чувствовалось никакой стервозности. Мне даже как-то не верилось, что она может воспользоваться своей плёткой или электрошокером. Да, я для неё только раб, но при этом и человек тоже - молодой парень, которого ей, чисто по-девичьи, жаль. 
- Что ты за него так переживаешь. Он раб. Это его натура. Случайно сюда не попадают. А раз попал – дороги назад нет. На свободе ему лучше всё равно бы не было. Ему, наверное, и девки-то не давали. А здесь и при деле и девки рядом. Небось сейчас на нас смотрит и член стоит. А кандалами звенеть и ошейник носить он уже привык. Наверное, ещё и нравится. Такие только об этом с детства и мечтают. Так ведь? – спросила девушка в чёрной кожаной куртке с капюшоном, посмотрев на меня и кладя руку в чёрной кожаной перчатке на решётку передо мной.
Я промолчал, опустив глаза.
- Вот видишь. Так что мальчик на своём месте. А лёгкой жизни ему никто не обещал. – добавила она.
- Ему с охотницей и хозяйкой не повезло. Если мальчик смирный и идёт под ошейник добровольно, их обычно в лагерь отправляют. Там и режим по-свободней. Могут даже без кандалов держать. А ЛЕДИ АЛЛА всех сразу в тюрьму тащит и на каторгу, лишь бы прибыль приносили. А охотница – девчонка неопытная. Первая добыча. Другая могла бы и пожалеть парня.     - продолжает девушка-конвоир.
- Ладно, попал – так попал. В лагерь ведь, в основном, 15-16-летних отправляют, на воспитание, а потом, через пару лет всё равно в кандалы и на продажу, на рынок, а кого не купят – в казённую тюрьму, на работы. Так что, он всё равно там бы оказался. От судьбы не уйдёшь. Я тоже могу и пожалеть, только пусть своё место помнят. А без кандалов с ними мороки много будет. Пусть уж лучше он потерпит, зато мне спокойней. Кандалы – вещь простая, но надёжная, сразу мозги рабам на место ставит. Ладно, кроме него ещё кто-нибудь будет, а то мы поедем?
- По-моему ещё двое. Вон их ведут.
Во дворе показалась девушка в приталенном кожаном плаще до колена темно-шоколадного цвета с накинутым на голову свободным капюшоном, в чёрных лаковых ботфортах на каблучках, цокающих по бетону, и чёрных лаковых перчатках, которая вела на цепи связку из двух рабов в кожаных намордниках из ремешков с шорами, с руками, скованными за спиной, звенящих ножными кандалами. Она подводит их к фургону. Для них открывают соседнюю секцию и заталкивают туда обоих. Девушка в чёрной кожаной куртке с капюшоном замечает:
- Видишь, эти как положено - в намордниках, а ты всё демократию разводишь! - со словами - Ну всё, мы поехали, - захлопывает все двери.
 В моём отсеке становится темно. Я слышу, как хлопают двери, заводится мотор и машина трогается с места. Меня везут обратно в тюрьму, на каторжные работы. Ролевая игра продолжается. Домой я сегодня точно не попаду. И завтра, скорее всего, тоже. Вернее, попаду, только этот дом – тесная клетка в тюрьме. В отличие от доброй девушки-конвоира, которая через несколько часов, когда я буду лежать на полу тюремной камеры, подстелив под себя тонкое одеяло, придёт к себе ДОМОЙ, примет ванну, поужинает, ляжет в мягкую, уютную постель, возможно, в объятья своего мужчины. Её слова как-то растравили мне душу, да и вообще уже, после надежд на какие-то перемены к лучшему, возвращаться к прежней каторжной тюремной жизни, без всяких перспектив, кроме обещанной виселицы, тоскливо. Фактически – казнь с отсрочкой исполнения, только перед этим из меня выжмут все силы, заботливо стараясь растянуть их на дольше. Недешёвая цена за удовольствие насмотреться на девушек в коже. Сам ведь хотел, обижаться не на кого.
Машина ехала, поворачивала, останавливалась и снова трогалась. Из салона слышался разговор:
- Слышь, а Ирка-то с торговой тюрьмы жалостливая такая. Как она только квалификацию прошла, а то бы попала в рабыни и тоже звенела бы кандалами как эти. Уж её точно бы купили. На её мордашку-фигурку, сиськи-попку обязательно покупатель бы нашёлся.
- Из неё бы хорошая миньетчица получилась  – ответил другой девичий голос и обе рассмеялись.
- А что ты думаешь? Ещё не вечер. Я вон на днях слышала, с одной девкой так и получилось. Не прошла переаттестацию, так её прямо на комиссии заставили раздеться, надели ошейник, кандалы, наручники и увели. Вот так – была ГОСПОЖА, а потом раз – и рабыня, на всю оставшуюся жизнь. Сейчас уже, наверное, кандалами звенит и член кому-нибудь сосёт. Тоже такая куколка-ангелочек. 
- Так у нас Алёнка с третьего блока, может знаешь?
- Нет, а что?
- Под суд пошла. Три года дали. Правда, без лишения статуса.
- А за что?
- Да, какая-то тёмная история. Сказали, что-то с превышением полномочий. Так что, тоже кандалами звенеть будет, только не в нашей тюрьме.
- Слушай, я вспомнила, мне же рассказывали. У Ирки ведь младший брат рабом стал и парень добровольно в рабство пошёл, поэтому она так рабов жалеет. Ну, точно. Действительно, по ней самой ошейник плачет, это ведь не случайно, что у неё парни такие. У неё в натуре что-то рабское есть. Вот подвернётся ей охотник и пойдёт кандалами звенеть за милую душу.
- Слушай, а давай на неё в квалификационную комиссию телегу накатаем. Ты свидетелем будешь, как она за этого раба заступалась, предлагала рабов без кандалов держать и всё такое. Одного этого, конечно, мало, чтобы лишить статуса, но если дело дойдёт лишнее свидетельство может пригодиться. Да ещё эти её парни. Вполне может сработать.
- Давай. Вот прикол будет, если сработает. Я бы с удовольствием посмотрела. Прикинь, приходит девка на комиссию Госпожой, а потом ей руки за спину, в наручники и повели в клетку. И всё, одной рабынькой стало больше.
- Нет, всё. Как смена кончится, точно телегу накатаю. Ну, Ирочка, готовь шейку.
Обе надсмотрщицы весело засмеялись. Я слушал и думал: не зря здесь все надсмотрщицы такие стервы. Такие, как Ирина, тут долго не задерживаются. Машина сначала притормозила, видимо, перед воротами тюрьмы, а потом окончательно остановилась. Мотор замолчал. Захлопали двери, послышалось цоканье каблуков. Распахнулись двери моего отсека и соседнего. Надсмотрщица в черной кожаной куртке с капюшоном и ботфортах скомандовала:
- Выходим.
Я и двое рабов из соседнего отсека, звеня кандалами, выбрались наружу и встали в ряд прикованные цепями за ошейники к тюремной машине. Мы находились в большом закрытом боксе с бетонными стенами и потолком. Девушка-надсмотрщица руками в чёрных кожаных перчатках по очереди отцепила цепи и, набросив их нам на шеи, собрала нас в связку. Я оказался последним. Держа скованные руки за спиной, звеня цепями, мы пошли за ней в сторону обитой железом двери. Надсмотрщица позвонила в звонок. Изнутри кто-то посмотрел в окошко, дверь открылась и мы вошли внутрь тюрьмы. На душе у меня было тоскливо. Я понимал, что призрачная возможность изменить свою невольничью судьбу в лучшую сторону  упущена и теперь я возвращаюсь в эти стены надолго и ничего хорошего меня здесь не ждёт. Что такое «быть каторжником» я уже себе представлял – с утра до вечера, звеня кандалами, работать не разгибаяс ь. Внутри тюрьмы нас встречала молодая девушка, чуть ниже меня ростом, стройная, одетая в приталенную чёрную кожаную куртку с накинутым на голову свободным капюшоном и длинную широкую чёрную кожаную юбку. На руках у неё были перчатки из чёрной лаковой кожи, уходившие под рукав. Из под юбки виднелись чёрные лаковые сапожки. Нежное румяное личико с приятными чертами обрамляли тёмно-каштановые волосы, падающие на грудь из под глянцевой чёрной кожи капюшона. Талию подчёркивал чёрный лаковый пояс с обязательными плёткой и электрошокером. Бархатистым девичьим голосом она шутливо сказала:
- Ну вот, весь неходовой товар к нам везёте!
Сопровождавшая нас надсмотрщица так же шутливо ответила:
- Ваш товар - вам и возвращаем, а где вы его взяли – вам виднее. Всё хорошее раскупают. Такой бойкой ярмарки давно не было. За неделю почти 250 рабов и рабынь ушло. С вашей тюрьмы больше всего возврата. Какой смысл было таких дохликов на индивидуальные торги выставлять. Таких надо оптом, по каторжным заявкам.
- Что ты мне-то объясняешь? Их хозяйки выставляли на торги, а не я. Оптом цена другая, а хозяйки видно хотели подороже продать. По дешёвке-то отдать всегда успеют. Такие обычно лет пять-семь у нас каторжных отработают, а дальше уж их за недорого продают частникам, тоже на каторгу. А потом их же уже к нам на виселицу привозят. Вчера вот только троих вешали. Одному уже за 50, наверное, было, другие двое, правда, помоложе. Ну, то ли больные, то ли не знаю чего. Их аккуратно, по-быстрому повесили, почти не дёргались. Даже неинтересно было. 
Последние слова надсмотрщица произнесла, слегка рассмеявшись, на её щёчках при этом появились очаровательные ямочки. Девушки говорили о нас как о предмете купли-продажи в нашем присутствии, нисколько не смущаясь и даже обсуждали подробности казни на виселице, что, наверное, должно было особенно поднять нам настроение. Мы для них, действительно, были всего лишь живым товаром. Принимавшая нас девушка была очень мила и вела себя так не из-за своего цинизма и стервозности, а потому что воспринимала такое положение вещей вполне естественным и её нисколько не удивляло, что люди могут быть рабами и ими можно торговать. Сама же она принадлежала к другому сорту людей - свободным, которым предназначено быть хозяевами рабов. Вот и всё. Как говорится – ничего личного. Просто так устроена жизнь и милую девушку это вполне устраивало, создавая ей душевный комфорт. Вполне возможно, что она бы искренне удивилась, если бы узнала. что мы с этим несогласны. Ведь она знала, что рабами случайно не становятся и в тюрьму просто так не попадают. Раз мы тут оказались, значит здесь нам и место, в этих кандалах и арестантских костюмах. Впрочем, я думаю, такие мысли у неё даже не возникали. Для этого не было никаких причин. Есть рабы, трое из которых стоят сейчас перед ней. Они должны носить ошейники и кандалы, сидеть за решёткой и работать. И в этом нет никакой пищи для размышлений для обычной девушки, не заканчивавшей филфак.
Надсмотрщица, которая нас привезла передала цепь от нашей связки принимавшей девушке со словами:
- Ладно, разбирайтесь сами со своими каторжниками, а я поехала.
Та заметила:
- Слушай, а чего эти два в намордниках, а этот без?
- Да есть там в торговой тюрьме одна демократка, всё либеральничает, всё рабов ей жалко, допрыгается сама скоро. – ответила конвоир.
- Рабов жалко? Странная какая-то. Раб он и есть раб, чего его жалеть. – возразила «милая девушка», - Ань, дай намордник, а то я их поведу, кто-нибудь увидит, так мне вопросы задавать будут, а мне это надо?
Другая надсмотрщица, в длинном чёрном кожаном плаще ниже колен с откинутым капюшоном, поверх которого струились тёмно-русые локоны, принесла намордник. Девушка в длинной чёрной кожаной куртке и юбке подошла ко мне и руками в чёрных лаковых перчатках стала надевать мне его на голову. На несколько секунд я увидел вблизи её лицо с мягкими нежными чертами, потом кожаная пластина закрыла мне глаза. Пальчики в кожаных перчатках затянули ремни, плотно сжавшие мне лицо.
- Ну вот, теперь порядок,- услышал я её голос.
- Правильно, - поддержала её конвоир, привёзшая меня, - а Ирка у меня ещё получит. Ну всё, пока.
Дверь за ней захлопнулась, а нас со звоном цепей повели по тюремному коридору. Я шёл, уже привычно держа свои руки за спиной. Мы пришли в уже знакомый, можно сказать, родной каторжный блок. Нас развели по тесным одиночным клеткам, посадили на цепь. В общем, мы опять у себя дома. В этот день мне пришлось до вечера звенеть кандалами взад-вперёд по камере. На следующее утро начались обычные каторжные будни.
Время для меня словно остановилось. Я потерял представление о том, сколько я уже нахожусь на каторжных работах. По-моему, уже несколько лет. Я мог судить об этом только потому, что в зависимости от времени года на рабочей площадке было тепло или холодно. Каждый день был похож на другой. Вокруг себя я мог видеть только стальные решётки, бетонные стены, металлический забор и крышу, кусочек неба за решёткой. Моё тело привыкло к постоянному физическому труду и кандалам. Мысли о свободе уже даже не возникали. Единственными желаниями были: выспаться, поесть, получить сексуальную разрядку. Время от времени надсмотрщицы удовлетворяли их. Такое растительное существование стало привычным. Постоянная необходимость подчиняться и отсутствие личной свободы притупляли сознание. Я превратился в настоящего раба. За всё это время в моей жизни не происходило никаких событий. Каждый день одно и то же: сон на полу камеры-клетки, подъём, работа с перерывами на еду, снова клетка. И больше ничего. Я больше не видел не разу ни Вику, ни ЛЕДИ АЛЛУ и даже перестал вспоминать о них. Из женщин я мог общаться только с дежурными надсмотрщицами. Честно говоря, их женское общество, их подчёркнутая сексуальность, давала психологическую разрядку и сильно помогала переносить заключение. Можно сказать, в этом состояла компенсация, уравновешивающая тяжесть неволи.

КАРЦЕР

Сегодня в обед ГОСПОЖА ЛАРИСА ИВАНОВНА зачитала список рабов, которые отправятся в карцер за нарушение дисциплины и невыполнение норм. Всего пять имён, вернее кличек. В том числе и я – Андрон 144. Всем по 15 суток карцера. До конца рабочего дня остаются ещё две 4-х часовые смены. От неизвестности и неотвратимости предстоящего наказания настроение тяжёлое. После следующего перерыва нас пятерых отделяют от остальных рабов, соединяют цепями от ошейников в связку и вместо работ ведут в тюрьму. Мы проходим узким зарешёченным сверху бетонным коридором. За нами захлопывается тюремная дверь. Знакомый путь, которым мы проходим минимум дважды в день. Сейчас он кажется каким-то зловещим. Нас ведут не к нашим камерам, а дальше, в помещение для приёма рабов, в кузницу. Здесь с нас снимают цепи ошейников, расковывают цепи, заставляют раздеться. Затем всех прогоняют через стрижку и душ. Опять заковывают цепи кандалов, только не давая одежду. Девушка-надсмотрщица в чёрной коже не спеша проходит мимо нас, рассматривая каждого. Молодым бодрым голосом она произносит:
- Ну что, нарушители, решили попробовать карцера? Я вам это устрою.
Затем приказывает:
- Повернуться. Руки за спину.
Я поворачиваюсь лицом к стене, провожу цепь кандалов под ногами и завожу руки назад. Пальцы в кожаных перчатках соединяют браслеты кандалов вместе.
- Елена Ивановна, что у нас с медициной? – спрашивает она медсестру, сидящую рядом за столом.
Та с серьёзным видом, заполняя бумагу, по очереди называет каждого:
- Андрон 144. Годен к содержанию в карцере до 3-х месяцев без ограничений. Пытки и наказания без ограничений.
Надсмотрщица в чёрной коже также по очереди подходит к каждому рабу, берёт его за цепь ошейника и уводит его. Наступает моя очередь. Рука в чёрной перчатке берёт и натягивает цепь моего ошейника. Надсмотрщице около 25 лет, у неё гламурное кукольное личико, она одета в приталенную куртку из чёрной блестящей кожи до середины попки, чёрные кожаные брючки, облегающие стройные крепкие ноги и высокие чёрные лаковые ботфорты. С затылка на спину, поверх чёрной глянцевой кожи, свисает золотисто-русый хвостик  волос. Каблучки ботфортов передо мной ритмично цокают по полу. Я, полностью голый, с руками, скованными за спиной, звеня цепями ножных кандалов, семеню следом за ней. Мы заходим в слабо освещённый коридор, по обе стороны которого расположены обитые железом двери. Нас уже ждёт другая надсмотрщица. Она открывает одну из дверей. Моя конвоир защёлкивает конец цепи от моего ошейника на настенном пруте и приказывает:
- Заходи.
Мне приходится подчиниться и зайти в тесную, тёмную камеру. Вот он – карцер. Я оборачиваюсь. Моя конвоир, спокойно и немного насмешливо глядя на меня, произносит:
- Устраивайся поудобнее, - и захлопывает дверь.
Теперь у меня есть возможность оценить юмор этой очаровательной девушки. Во-первых, в камере темно. Во-вторых, она ещё теснее, чем обычная. В ней даже невозможно будет лечь, в лучшем случае, только сесть на пол, вытянув ноги, и то – наискосок. И здесь мне придётся провести 15 суток?! В-третьих я полностью раздет и среди бетонных стен начинаю мёрзнуть. Вскоре я уже не нахожу себе места от холода. Я, звеня цепями, мечусь из угла в угол, но это почти не помогает согреться. Это превращается в непрерывную пытку. Так и хочется закричать:
- Выпустите меня отсюда, я больше не буду!
Но непохоже, чтобы хозяйка этой камеры пыток сжалилась. Хорошее место карцером не назовут и хозяйками здесь случайно не становятся. Время тянется нестерпимо мучительно. Я уже не могу понять, сколько здесь нахожусь и практически теряю чувство реальности в тёмном, тесном, холодном каменном мешке. Я здесь просто не выживу.

  Пребывание в карцере закончилось неожиданно. Через несколько суток, пять или семь, точно я определить уже не мог, дверь моей камеры с лязгом распахивается. Надсмотрщица в чёрной коже командует :
- Выходи.
После нескольких суток в карцере я уже почти ничего не соображаю. В состоянии какой-то прострации, я подчиняюсь и, звеня кандалами, выхожу из камеры. Надсмотрщица отстёгивает цепь моего ошейника и ведёт меня по коридору. Её чёрные лаковые ботфорты цокают впереди, я следом перебираю босыми ногами в стальных браслетах и цепях. Меня отводят в душ. Я с наслаждением подставляю своё тело под струи горячей воды. Затем меня расковывают, заставляют одеться и снова заковывают в кандалы. Кроме меня здесь ещё четверо рабов. По-моему тех, вместе с которыми меня поместили в карцер. А может быть и нет.

В связи с творческим кризисом и дефицитом вдохновения тайм-аут на неопределённое время.

Ну буков много, уже за это можно зауважать. Если бы еще было время все это прочитать, когда на очереди столько всего интересного почитать уже лежит.

Ну буков много, уже за это можно зауважать. Если бы еще было время все это прочитать, когда на очереди столько всего интересного почитать уже лежит.

Госпожа Эрра, я вам в хрестоматийном варианте изложу. Это не сложно. Выбрасываем цоканье ботфортами, звон кандалов, надевание капюшона, обтянутые кожей грудки, капюшон и описание застегивания браслетов — и вуаля!

А пыточек, чтоб для игры сгодились и вообще идей интересных нету?

Госпожа Эрра, я вам в хрестоматийном варианте изложу. Это не сложно. Выбрасываем цоканье ботфортами, звон кандалов, надевание капюшона, обтянутые кожей грудки, капюшон и описание застегивания браслетов — и вуаля!

А что останется?

Чувак три месяца на каторжных работах (непонятно че делает, но раз каторжные, значит тяжелые очень), по 16 часов в сутки вкалывает и у него еще стоит. Сила!

Так же ведь можно деньги заколачивать. Набирать нижних на проведение ремонта, к примеру. Вывозить на объект и ходить там с плеткой их подгонять, когда они обои клеят или плитку кладут. А у них еще и стоять будет. И еще потом деньги за их работу получать. Классная идея))).

А пыточек, чтоб для игры сгодились и вообще идей интересных нету?

Идей нет. Только фетиши. Ходит туда-сюда в ошейнике со скованными руками-ногами, звенит... Ну и сидит в камере. Сцена с электричеством не считается. Вообще, посоветовал бы автору пропустить через себя несколько хороших разрядов, а потом делиться описанием. Про продажу невольников в целом неплохо. Можно сделать элементом игры, наверное.

Электроплей пробовал."Хороший" разряд или нет - понятие относительное. 16 часов в сутки по молодости лет в 20-25 вкалывал(не в офисе).  Стояло. Дело-то молодое.
У каждого аффтора своя проекция мироощущения на окружающую его реальность. А Достоевский и Лев Толстой, между прочим, были те ешё перцы.
Засим с искренним уважением к Вашим подвигам.
Адьё! Я вас покидаю.

А продолжение будет?

О, брат, повезло, что не в офисе. Там вообще ад.
В принципе, если в своем произведении ты не зацикливался бы на штампах, да добавил интриги (ну, попытку побега, например) могло получиться что-нибудь читаемое.

Попал я как-то на денек на каторжные работы. В составе взвода 18-20-летних военнослужащих. Боевая задача была следующая: очистить подвал от завалов земли для обустройства там сауны. Дело нехитрое — тащи на поверхность носилки, да забрасывай содержимое в грузовик. После шестой ходки я попросил закопать меня тут же, в этом подвале и больше не тревожить. И сел в сторонке. Сперва на мой саботаж не обращали внимания, но потом как следует отпиздили, и восемь часов подряд со звоном в ушах и нечетким изображением в глазах я таскался с этими носилками вверх-вниз. И когда нас вернули в казарму, единственным желанием было просто лечь и не двигаться. Какие уж там грудки-ботфорты ))) А вы говорите, 16 часов...